Что есть боль от утраты самого близкого человека на свете? Данстан был для Джерарда не просто младшим братом, но другом, соратником, сторонником, единомышленником. Не смотря на разницу в возрасте в несколько лет, они прекрасно понимали друг друга с самого детства. Они практически никогда не соперничали, как раз наоборот: гармонично сосуществовали рядом, дополняли друг друга, составляя идеальную команду. Стэн никогда не завидовал тому, что Джер был старшим сыном, наследником, а, значит, по старой-доброй, хоть и несколько устаревшей идейно традиции, все надежды отца были связаны с именем старшего сына. А Уэнлок, в свою очередь, никогда не считал Данстана - младшим. Они были равны, пусть не по годам, но по уму, красоте, по положению в обществе, в своём отношении к друг другу. Поэтому, когда пришла пора Джерарду встать во главе семейного дела, волшебник принял единственно правильное и возможное решение: предложил отцу отдать эту честь Данстану. Нет, не потому, что англичанин хотел уступить, а просто потому что лично себя он не видел среди ткацких фабрик, собраний управляющих и всём таком прочем, что неизменно присутствует в подобном бизнесе. А Данстан видел, ему нравилось работать с тканями, иметь дело с поставщиками, вести переговоры, с гордостью представляя семейство Уэнлок. Всё сложилось правильно, - так, как и должно было быть. Темноволосый верил в это до того рокового дня, когда Стэн погиб. Винил ли он себя в смерти брата? И да, и нет. Иногда ночами он думал о том, что не пойди он на поводу у своих корыстных желаний, быть может, младший брат остался бы жив. Впрочем, ткацкие фабрики и семейный бизнес были как раз тем, чего так страстно желал Данстан. Где же тут корысть? Каждый из братьев получил то, чего хотел, и некоторое короткое время все были очень даже счастливы.
Месяцы шли: постепенно члены их семьи приходили в себя, - все, кроме матери. Джерард с трудом представлял, какого это, - потерять сына, но пытался утешать родительницу, как мог. Отец и дед стали более замкнутыми, волшебник подозревал, что они пытались отыскать тех, кто виновен в смерти брата, но пока что топтались на месте. Уэнлок не хотел в этом участвовать, да и его собственно и не звали. Отец боялся, что теперь уже единственный сын может запятнать свою безупречную репутацию политика и видного министерского деятеля, а на влияние Джерарда на политической арене у него были свои планы. Англичанин не возражал: не то, что бы он не хотел отомстить за брата, но он здраво полагал, что убийство чьих-нибудь приспешников, выполнявших всего-навсего чей-то приказ, не исцелят их боль и не вернут Данстана к жизни. От чьей-то смерти не станет легче никому, и уж точно Аурэлия Уэнлок, поседевшая буквально за пару месяцев до белоснежных волос, не вернёт себе свои прекрасные тёмные локоны.
Сегодняшний день ничем не отличался ото всех остальных, разве что было жарче обычного, и воздух казался тяжёлым-тяжёлым, что нечем было дышать. Темноволосый испытывал жгучее желание избавиться от галстука, но поздним вечером у него была назначена ещё одна неформальная встреча, а зная тягу предполагаемого собеседника к неожиданным появлениям, расслабляться было нельзя.
Когда антиаппарационная защита возвестила о приходе гостя, и Джерард поднялся с места, он ожидал увидеть кого угодно, но только не её.
Она была прекрасна, словно роза, ещё не распустившаяся до конца, но уже манящая своим дивным ароматом и призывающая аккуратнее обращаться с её шипами. Вельма Бэмиш, невеста его покойного брата. Она уже не носила траур, если не считать длинных чёрных перчаток, что не могло укрыться от внимательного взгляда Уэнлока, но вместе с тем это никак не умаляло её красоты. Волшебник даже не догадывался о цели её визита, но в глубине души был рад её видеть. За последние шесть месяцев они виделись от силы несколько раз, и то в основном на торжественных мероприятиях и официальных приёмах, и ни разу наедине. Впрочем, так и должно было быть: они не были друзьями, не были приятелями, и хотя в то время, когда Данстан был ещё жив, Джерарду часто приходилось занимать Вельму разговорами и прогулками, пока брат был занят, - они были чужими друг друг людьми. По крайней мере англичанин потратил не один год, чтобы так оно и было. Признавшись однажды самому себе, что испытывает к будущей жене брата далеко не дружеские чувства, он предпочёл забыть об этом признании, запереть его в далёкий-предалёкий ящик, а ключ выкинуть. Он старался не обращать внимание на то, как его пульс всегда несколько учащался в присутствии Вельмы, как губы невольно растягивались в улыбке, стоило ему услышать её звонкий смех. Был ли он безнадёжно влюблён в неё? И да, и нет. Эти чувства были верхом абсурда в сложившихся жизненных обстоятельствах, и Джерард знал наверняка одно: он никогда не предаст Стэна, - и эти чувства, эта терпкая страсть, что тлела в нём подобно углям в камине, умрут вместе с ним и никогда не увидят света.
Волшебница говорила спешно и явно была чем-то взволнована. Мужчина внимательно следил за ней, за тем, как она снимает перчатки, поправляет волосы и продолжает свой монолог. Всё это было странно, но Уэнлок не смел перебить её, не смел задать наводящие вопросы. Он всё ещё не понимал, зачем она здесь, да ещё без приглашения, да ещё в довольно поздний час. Это не выходило за рамки приличий, нет, но они явно не состояли в отношениях, позволявших такие поздние визиты. Джер нахмурился, стоило Бэмиш закончить свою речь. Он был так удивлён, что не сразу предложил ей сесть.
— Прошу тебя, садись. Выпьешь чего-нибудь? - он был в смятении. Должно быть, у семейства Бэмиш крупные неприятности, раз Вельма пришла именно к нему. — И о какой сумме идёт речь? - стоило догадаться, что о баснословной, но Джерард, будучи деловым человеком, предпочитал апеллировать цифрами. Он подошёл к небольшому бару и неспешно налил в два хрустальных стакана немного огневиски и положил по два кубика льда. После чего подошёл к волшебнице и протянул ей один из стаканов.
Сейчас он мог рассмотреть её более внимательно, не упустив не единой детали. Несмотря на взволнованный вид и сбивчивую речь, её наряд был идеальным, можно сказать, точно выверенным. Умышленно ли Вельма не одела лиловый цвет, как того требовал траур, или же нет, - Уэнлок не знал. Но она была хороша: притягательно красива даже в горе, что Джерард на мгновение усомнился, уж не расчёт ли это? Не очередная женская хитрость, чтобы ослабить мужскую бдительность? Волшебник нахмурился, осторожно обводя взглядом бледное лицо девушки, спускаясь чуть ниже, цепляясь взглядом за, казалось бы, скромный вырез платья, лишь едва-едва приоткрывавший ключицы. Волосы были присобраны заколкой и часть из них ниспадала на плечи. Уэнлок обожал, когда Вельма распускала волосы: он никогда не говорил об этом ни одной живой душе. Даже в мыслях боялся себе признаться в том, что думает о невесте брата в таком контексте, и тем не менее.
И это словно бы стало началом конца. Англичанин сделал глоток огневиски, и с вяжущей горечью, что обожгло его горло, вдруг осознал, что когда этот разговор закончится, их жизнь - его и Вельмы - круто изменится. Просто он пока не знал, почему это должно произойти, и главное как. Но они ведь никуда не торопятся, верно?

В холодильнике морга лондонского госпиталя святого Варфоломея пахнет химией: старая-добрая хлорка, от которой щиплет глаза и слезы текут ручьем. Запах не из приятных, но очень и очень знакомый, больничный. Но к этому аромату примешивается амбре незнакомого Диане моющего средства с упрямыми цитрусовыми нотками. Его душок придает ситуации особенную пикантность; он ассоциируется у Осборн с горой немытой посуды и где-то на уровне подсознания вызывает стойкое неприятие. Смесь ароматов оказывается настолько убойно и резкой, так бьет по обонятельным рецепторам, что девушка, морщиться. Дергает носом, пытаясь удержаться от чихания, но тут же раздается целой очередью отчаянных «чихов», и в такт им таранит головой железный потолок холодильника.
Приходиться признать, что в неравной схватке с холодным никелированной стенкой холодильника Ди продула. Внутри металлического ящика, гуляет басистое эхо, от которого закладывает уши, а в голове гудит от столкновения с твердой поверхностью, которое гипотетически может вылиться в черепно-мозговую травму. Мозги будто хорошенько встряхнули в шейкере для коктейлей, и Диане больно думать над тем, откуда взялось неожиданное препятствие на пути. Она зла и потому сипло, но с чувством ругается, щедро сдабривая малюсенький монолог о своей нелегкой судьбе нецензурщеной.
Этот железный склеп, словно громкоговоритель, и Осборн, оглушена и чуточку пристыжена собственной несдержанностью. Горло превращается в высушенную подкожную трубу, как это обычно бывает при ангине, и безумно хочется пить. Ведьма нащупывает во рту немного стухнувшей влаги, проталкивает её внутрь языком. Попросить воды не хватает сил, и она, сделав над собой усилие, наконец, распахивает глаза. Перед ними роятся черные точки, и Диана щуриться, словно подслеповатая старушка, с кряхтением приподымается на локтях и упирается носом в потолок, на котором красуется аккуратная едва-едва заметная вмятина. Ди непременно ужаснулась бы, если бы могла хоть что-нибудь рассмотреть в темноте казенного морозильника. А так она просто фыркает и брезгливо морщится, вытирая тыльной стороною ладони лицо – оно явно заляпано в чем-то липком. В чем конкретно? Осборн тоже очень хотелось бы знать.
Пару мгновений, выпучив глаза, ведьма бездумно пялиться в темноту, на теоретически блестящую поверхность в неровных разводах от плохо замытого средства. В панике тщательно отщипывает стенку в тех местах, до которых могут дотянуться ее руки, и хлопает глазами часто, насколько это вообще возможно с точки зрения физиологии.
Мышцы ныли, абсолютно все, даже те, о существовании которых Осборн раньше даже не подозревала. Потянулась, попыталась размять ноги, и туже выгнулась, хватая ртом воздух и, неловко выворачивая правую конечность, поджимая ее под себя.
Судорога, это очень больно. Но Ди на этот раз не ругается и даже не кричит. Чувствует, как отчаянье, ранее отодвигаемое на второй план злостью и намечающейся шишкой на лбу, вырвалось наружу, подобралось к горлу скользким комком и хлынуло из глаз.
Спрятав лицо в ладони, Диана опустилась на спину, рвано всхлипывая и дрожа. Металл неприятно холодил кожу на спине, она покрылась пупырышками, именуемыми в народе «гусиной кожей». Кровь остановилась в жилах, прикипела расплавленным железом к лицу.
Осборн решила, что ее похоронили заживо. Да, вот в таком ужасном, уродливом гробу, похожем на огромный титановый сейф, без красной бархатной обивки, цветов и красивого платья. Да крышку такого даже чисто гипотетически проломить не удастся. Не чтобы Диана рассчитывала на то, что ей удастся повторить трюк Умы Турман в желтой спортивной двойке Адидаса из «Убить Билла», но так был бы хоть какой-то призрачный шанс на спасение.
Минута, две, три. Перед глазами замерло зыбучее марево оранжевой темноты, и страшно было разлепить веки. Каждой секундой воздух становился все более неуютно-холодным, заставляющим горбить плечи колесом и зябко запахнуть простынью. Диана чувствует, как мёрзнут пальцы на руках, на ногах их уже почти не ощущает; опускает голову, пряча лицо в волосы. Дурацкая холодная хлопковая тряпка, наподобие простынок в казенных учреждениях, была тонкой и совсем не грела, но Ди все равно упрямо подтянула ее под самый подбородок.
Она пролежала недвижно в темноте еще несколько минут, кусала и поджимала губы, из последних сил давя второй виток истерики. А потом, где-то там, снаружи наметилась какая-то подозрительная активность: кто-то что-то передвигает, бренчит каким-то металлическими приборами, а еще Осборн чудиться шарканье домашних тапочек по керамической плитке, какими обычно выкладывают полы в ванных комнатах, туалетах и бассейнах. Ведьма напрягается всем телом и, по-детски шмыгнув носом, протяжно, неуверенно, тянет:
- По… по-помогите?
Как и ожидалось, очередь из желающие помочь не выстроилась, никто вообще не спешил откликнуться на призыв о помощи, а движение и возня за стенкой разом стихли. С одной стороны, Диана невероятно рада тому, что ее услышали, а с другой – чувствует, что-то не так, неизвестность пугает до дрожи в коленках, и девушка, следуя примеру таинственного субъекта за стенкой, тоже замолкает. Более того, старается лишний раз не дышать. Но лежать, ничего не делая, было так глупо, совершенно бессмысленно. Ведьма, затыкая уши пальцами на манер беруш, жмуриться и повторяет заветное слово снова, на этот раз вопит во всю мощь своей глотки.
- По-мо-ги-те! – на этот раз по слогам, нараспев, сопровождая крик бодрой долбёжкой ногами о крышку морозильника. Она не замечает, как в самом морге двигает столы с инструментами в такт своим воплям, как по комнате ворохом разлетаются бумаги с рабочего стола дежурного патологоанатома, и, финальным штришком, загорается книга, повествующая о нездоровом увлечении страстного и красивого миллиардера скромной и некрасивой девушкой и бдсм.